Моя гениальная подруга - Страница 40

Первые месяцы новой школьной жизни я ни с кем не обмолвилась ни словом; сидела молча, подпирая рукой прыщавый лоб или подбородок. Мне досталось место на задней парте, откуда почти не было видно ни преподавателя, ни написанного на доске; соседка по парте не знала, как меня зовут, а я не знала, как зовут ее. Благодаря учительнице Оливьеро я обзавелась всеми необходимыми учебниками, пусть потрепанными и грязными. Училась по расписанию, составленному еще в прошлом году: корпела над книгами до одиннадцати вечера плюс с пяти до семи утра, когда надо было идти в гимназию. Выходя во двор с полной сумкой учебников, я часто встречала Лилу, которая торопилась в мастерскую: к приходу отца и брата подмести, вымыть полы и расставить все вещи по своим местам. Она спрашивала, какие у меня сегодня уроки, и требовала подробно пересказать все, что я выучила. Если я говорила путано, она задавала вопросы; я начинала волноваться, что плохо подготовилась и, раз не могу ответить ей, не отвечу и преподавателю. Раскрывая ни свет ни заря в холодной квартире книги, я иногда ловила себя на мысли, что жертвую самым сладким предутренним сном не ради преподавателей школы для богатых, а ради дочери сапожника. Из-за нее я даже завтракала второпях. Выпивала стакан молока и чашку кофе и бежала на улицу, чтобы успеть пройти вместе с ней каждый метр общей дороги.

Я ждала ее у подъезда. Глядя, как она выходит из своего, я снова убеждалась в том, что она продолжает меняться. Ростом она стала выше меня и двигалась уже не так угловато, как в детстве или даже еще пару месяцев назад: фигура округлилась и походка сделалась мягче. «Привет!» — бросали мы друг другу и тут же начинали разговор. На перекрестке мы прощались и шли в разные стороны; она — в мастерскую, я — к метро. Потом я несколько раз оглядывалась на нее и пару раз видела, как к ней подбегал запыхавшийся Паскуале и провожал ее до мастерской.

Метро было переполнено сонными парнями и девчонками, грязными, пропахшими дымом своих первых сигарет. Я не курила и ни с кем не разговаривала. Недолгие минуты пути я испуганно повторяла уроки, прокручивала в голове фразы на иностранных языках, мысленно воспроизводила интонации, каких отродясь не слышали у нас в квартале. Меня преследовал страх школьных неудач, скособоченная тень вечно недовольной матери и неодобрительные взгляды учительницы Оливьеро. Однако по-настоящему меня занимало другое: я хотела как можно скорее найти себе парня — раньше, чем Лила объявит мне, что встречается с Паскуале.

С каждым днем я все больше волновалась, что не успею. Я боялась, что по дороге из школы встречу ее и она скажет, что уже гуляет с Пелузо. А не с ним, так с Энцо. А не с Энцо, так с Антонио. Или — кто ее знает? — с колбасником Стефано, а то и с Марчелло Соларой: Лила была непредсказуема. Все они стали почти взрослыми мужчинами, каждый со своими ожиданиями. Она не отказалась от идеи самостоятельно сшить ботинки; она читала книжки об ужасном мире, в котором нам довелось родиться; у нее появилась толпа ухажеров — из-за всего этого времени на меня у нее совсем не оставалось. Иногда, возвращаясь из школы, я специально делала крюк, чтобы не проходить мимо обувной мастерской. Замечая Лилу издалека, я разворачивалась и делала несколько шагов в обратном направлении, но потом не выдерживала и шла к ней, будто навстречу судьбе.

Входя в огромное здание школы, грязно-серое и облупленное, и выходя из него, я всегда смотрела на мальчишек. Смотрела так пристально, что они, чувствуя мой взгляд, тоже начинали на меня пялиться. Смотрела на одноклассников: некоторые все еще ходили в коротких штанах, другие — в бриджах или длинных брюках. Смотрела на старших, лицеистов — эти почти все носили пиджаки и галстуки и никогда не надевали пальто, показывая всем и прежде всего себе, что холод им нипочем: волосы ежиком, белые выбритые затылки. Они мне нравились больше, но я согласилась бы и на поклонника из пятого класса гимназии, лишь бы он ходил в длинных брюках.

Как-то раз мое внимание привлек один худой парень с темными взъерошенными волосами и развинченной походкой; его лицо показалось мне очень красивым и смутно знакомым. «Сколько же ему лет? — думала я. — Шестнадцать? Семнадцать?» Я присмотрелась к нему хорошенько, и у меня замерло сердце: это был Нино Сарраторе, сын Донато Сарраторе, железнодорожника-поэта. Он рассеянно посмотрел в мою сторону, но не узнал меня. Пиджак, вытертый на локтях и узкий в плечах, поношенные брюки, разбитые ботинки. В его облике не было ни намека на богатство, каким кичился Стефано или братья Солара. Очевидно было, что, хоть его отец и написал книгу, они до сих пор не разбогатели.

Меня смутила эта неожиданная встреча. Сначала я хотела сразу рассказать о ней Лиле — повод был прекрасный, — но потом передумала. Скажи я ей, она непременно захотела бы на него взглянуть и попросила бы взять ее с собой в школу. Чем это закончилось бы, я уже знала. Нино не заметил меня, не признал в толстой и прыщавой четырнадцатилетней девице худенькую светловолосую девочку из начальной школы, но Лилу он узнал бы сразу и влюбился бы в нее с первого взгляда. Я решила, что сохраню образ Нино Сарраторе для себя и буду вспоминать, как он, опустив голову, неровной походкой бредет из школы и сворачивает на корсо Гарибальди. С того дня я и в школу ходила только ради того, чтобы его встретить или хотя посмотреть на него.

Осень пролетела. Однажды утром меня спросили по «Энеиде», это был первый раз, когда меня вызвали к доске. Профессор Джераче, мужчина лет шестидесяти, ленивый, вечно громко зевавший, разразился смехом, когда я вместо «ора́кул» произнесла «ораку́л». Он решил, что я не знаю, что это значит, что было не так, — просто я жила в мире, в котором таких слов не употребляли. Смеялись все, особенно Джино, сидевший с Альфонсо за первой партой. Я почувствовала себя униженной. Через несколько дней нам задали первую домашнюю контрольную по латыни. Возвращая нам проверенные работы, Джераче спросил: